В Москве люди истощены. По карточкам получают небольшое количество черного хлеба, изредка выдается скудный паек – вяленая вобла. Из нее варят суп. Американское общество АРА выдало москвичам по банке сгущенного молока. В обмен на вещи у так называемых спекулянтов пытаются достать муку, крупу, масло. Название, данное им, не только весьма относительно, но и неверно. Это были люди, рисковавшие многим. Я помню двух москвичек, ездивших во Владимирскую губернию менять вещи на масло, подвергаясь огромному риску быть ограбленными и даже убитыми. Марина Цветаева ездила так за продуктами и, конечно, неудачно. Она все это изобразила в своих воспоминаниях, предельно конкретно и ярко...

Тогда же по всей стране действовали продотряды. Они отбирали у крестьян "излишки хлеба", искали золото.

Мама отдает в обмен на продукты все, что у нее есть, не жалея, но на сколько времени хватит? В стране ничего нет. Национализированные фабрики и заводы остановились, магазины закрыты. Пробовали есть конину, но прожевать ее было очень трудно, особенно детям. Вместо сахара – сахарин. Вместо чая – сушеная морковь. Конечно, это не ленинградская блокада, но продолжалась такая проголодь с 1919 года до объявления НЭПа в 1922 году.

По квартирам ходят комиссии от домкома, отбирают излишки жилплощади. С ними мы и сейчас можем встретиться на спектакле "Собачье сердце" Булгакова. Много ложных доносов, обыски. Они не миновали и нас. Я спала и только утром увидела сдвинутые шкафы, сорванные обои.

Мама сказала – приходили с обыском, искали золото. Очевидно, был донос. Ничего не найдя, были разочарованы.

Правительству во что бы то ни стало надо добыть золото. Начинается ограбление церквей. И в нашей маленькой церкви Покрова сорвали все золотые и серебряные приклады с икон, открывая черные лики святых. В церкви стало мрачно. Отобрали драгоценные сосуды для причастия.

Только теперь стали известны приказы Ленина о расстрелах за несдачу церковного имущества; их приводили в исполнение.

А у нас в семье, в разгар этих тяжелейших событий, 12 марта 1920 года родился братец Сережа. Мальчик, после трех девочек. Он всеобщий любимец. Белая распашонка и трикотажная кофточка прикрывают его нежное розовое тельце. Няня Груша связала ему носочки и сшила фланелевую кофточку. А Ксеня долго звала его дева Тюлеля. Она не понимала, что кроме девочек могут быть мальчики. Мама очень уставала за день и последнее ночное кормление доставалось ей с большим трудом. Я решила разделить с ней ее тяготы и садилась рядом в ночной рубашке. Помощи от этого не было никакой, но солидарность.

В те дни я впервые прочитала "Детство" и "Отрочество" Толстого. Смерть и похороны матери, самого дорогого, что есть у ребенка, привели меня в состояние ужаса. Ведь рядом собственные родители, измученные и совсем не такие здоровые и сильные. А что, если они не выдержат всех обрушившихся на них бед. Чем помочь? Что сделать для них? Передо мной открылся только один путь – молиться Богу. Это была единственная надежда. И вот вечером, после обычной молитвы "Отче наш", став на колени на своей постели, всем своим существом, сердцем, душой я обращалась к Богу. И после долгой молитвы, успокоенная, засыпала. Вера моя была самая искренняя, а молитва – самая горячая, даже неистовая. Так продолжалось долго, пока не прошел страх, и я была уверена, что Бог услышал мою молитву.

На бирже труда папа получил место контролера в рабоче-крестьянской инспекции. Что он контролировал, не знаю, но чтобы прокормить семью, об этом не было и речи. Мы бедствовали в прямом смысле. Папу мучила не только полная несостоятельность в данный момент, но отсутствие перспективы. Все мы живем надеждой, а когда ее нет, жизнь становится невыносимой. Что делать? Чем жить дальше? Какое будущее у детей? Ответа нет.

И вот после долгих раздумий, сомнений, обсуждений с мамой у него вызревает план – единственная возможность выжить – отъезд за границу. Для мамы это страшное слово. В силу характера ей противопоказан такой решительный шаг. Обратного пути нет. Покинуть навсегда Россию для нее непереносимо. Ехать нелегально, неизвестно куда, с четырьмя детьми, с трехмесячным Сережей, действительно безумие. Но решительность папы и полная безысходность побеждают.

В Австрии – брат Виктор Новиков. Он поможет. И мама решается. Идут сборы. Папа находит тайные пути для отъезда. Осталась неделя. Все готово. Но...

Непредвиденный, чрезвычайный случай ломает все. Я заболеваю, температура 40. Диагноз – сыпной тиф. Больную везти нельзя. Оставить меня одну родители не могут. Остаемся все. Так закончился смелый и рискованный план нашего отъезда. Так третий раз в жизни рушатся надежды папы на будущее. Когда-то исключение из Академии, позже – мобилизация в действующую армию и теперь моя болезнь.

Хорошо это или плохо? Не знаю. Я всю жизнь благодарна судьбе, отвратившей отъезд, хотя объективно папа мог бы лучше прожить вторую половину своей жизни.

И все же, если бы мы уехали, конец был бы более страшным, чем это можно было предположить. Через месяц папа пришел домой и рассказал. Эшелон, которым мы должны были ехать, остановили на границе. Мужчин сняли и расстреляли, а женщин и детей отпустили на все четыре стороны.

С тех пор появилась у нас в семье поговорка. Все, что ни делается, делается к лучшему.

А я твердо знала, что молитва моя была услышана.