Благоустройство Северского было любимым делом дедушки, но не основным. Он был директор Северного страхового общества, член правления торгового банка (найденовского). В Северское приезжал в субботу на воскресенье, тогда и проектировал. Всю жизнь строил планы и осуществлял их.

Утром мы спускаемся к завтраку по лестнице с чугунными ступенями: через дырки в них виден пол первого этажа. Эти ступени и разноцветные стекла на веранде тоже особая память о Северском. Лучи солнца, проникая через красные, синие, желтые стекла, образуют прозрачный разноцветный рисунок на белой скатерти, тарелках, сифоне для газированной воды, его образуют два шара, поставленные один на другой. А когда лучи солнца попадают на лица людей возникают фантастические маски.

Бабушка садиться за стол первая. Здесь нет звонка и гонга; все знают точность Александры Герасимовны и после нее быстро занимают места.

Подает лакей Василий. Сейчас это дико, а тогда было естественно. Он в легком пикейном пиджаке в тонкую голубую с белым полосочку, в черном галстуке бабочкой, что придает ему торжественность. Гладко причесанный на пробор, с усами, торчащими щеткой. Этот небольшой худенький человек трогателен в своем желании сделать людям приятное, в своей доброте и преданности бабушке.

Он друг дома и в октябре 17-го года, в тяжелый для Найденовых момент, окажет им неоценимую услугу. А пока что он накладывает мне ложкой холодную простоквашу, посыпает сахарной пудрой и корицей, подает тарелку с пушистым творогом, наливает кофе в голубую фаянсовую чашку с толстыми краями.

Утренний завтрак дополняют звуки оживленного разговора взрослых. Детям полагалось молчать. Разговор переходит в жужжание и прерывается смехом. Содержимое его мне непонятно, а звуки воспринимаются как музыкальное сопровождение.

После завтрака все незаметно расходятся. Слышится игра на рояле... Это мама. Она все время в тревоге, папа ведь на войне. Кто-то идет гулять, слышен стук теннисных мячей. Перед домом остается бабушка и мы с сестрой Таней. Прежде чем сесть за работу, она срывает цветы настурции, растущей тут же у фонтана, отламывает хвостики и съедает их, дает и нам попробовать, но эта еда не имеет успеха. У нас рядом песок для игры в формочки. А наша бдительная няня Груша, не спуская глаз, тактично наблюдает за нами издали.

Но вот появляется все тот же Василий. Он выкатывает откуда-то двухколесную тележку, сажает меня и катит в парк. Мы с ним вдвоем. Он быстро, быстро бежит по аллее липового парка. Вот мы у белоколонной беседки. Я хорошо помню ее и вижу сейчас в семейном альбоме. Восемь стволов неочищенных от коры берез, образуя правильный восьмиугольник в плане, держат восьмиколонный открытый павильон из более тонких берез с соломенной крышей. Нижний объем обшит тесом и оклеен берестой. Наверх поднимается прямая лестница с ограждением из тонких березовых слег. Беседка завершает главную аллею парка. Построенная дедушкой, она по легкости и остроумию великолепна. Мы катим дальше. Неожиданно открывается зеленая лужайка. Минуем теннисный корт, расчерченный белыми линиями; вот еще беседка – белый гриб – любимое место отдыха, въезжаем в дальнюю, более глухую часть парка, где тенисто, пахнет сыростью и грибами, здесь приятная прохлада.

Не случайно парком занималась бабушка. Детство ее прошло в одном из лучших парков Москвы, на Яузе у Высоких гор.* Он принадлежал ее отцу Г.И.Хлудову. Здесь в Северском, именно она создавала парк. Решительно разрежала поросль, убирала гнилые деревья, чтобы дать свободу более мощным; подсаживала ежегодно новые, открывала перспективы. К 1917 году живописный парк в Северском с его многоствольными группами лип, неожиданными многоплановыми раскрытиями, пронизанный солнцем и теплом, преобразился. Это уже не тот парк, что изображен в альбоме на фотографиях 1892 года. Прошло с тех пор 25 лет непрерывного творчества.

А мы с Василием продолжаем захватывающую прогулку. Он делает полный круг, проезжает мимо грунтового сарая, где зреют персики и черешня, и возвращаемся к дому, к тому месту, где растет любимый старый кедр.

К этому времени все обитатели Северского собираются в доме на террасе, и уже работают. Александра Герасимовна организовала подготовку посылок в действующую армию. Работают все - члены семьи и гости, хозяева и слуги, приходят учителя из соседней школы.

Вяжут носки и варежки, шьют теплые шарфы и кисеты, которые набивают табаком, портянки и носовые платки. Бабушка сама закладывает в специально сшитые для посылок мешки подготовленные вещи, а кроме того, чай, сахар, конфеты и обязательно письмо. В конце недели более сотни посылок отправляются в Москву.

Письма пишет мама. И одно из писем она отправила от моего имени. И какое же было торжество, когда пришел ответ с благодарностью от рядового N-ского полка.

А на столе растет пушистая белая гора корпии. Ее щиплют из белой материи. В лазаретах не хватает ваты.

Северское не исключение. В Москве организовали даже частные лазареты. Идет Первая мировая война, тяжелая война, сейчас почему-то забытая. А тогда вся страна, весь народ по мере сил поддерживал нашу армию, успешно продвигавшуюся вперед. От папы мы получили письмо уже из Черновиц.

День проходит незаметно. Я замечаю конец дня, когда тень от парка и дома ложится на партер и зеленый луг. Издали слышится пение и не заунывное, как часто изображаются русские напевы, а веселое, звонкое. Вдали появилась группа женщин с граблями; они идут с сенокоса. Я выбегаю к ограде, чтобы встретить их. Пение и живописные одежды из пестрых ситцев захватывают меня до глубины души. Может быть, я преувеличиваю их исключительность. Возможно, что освещение прямыми лучами заходящего солнца, на фоне темного луга, они только кажутся особенными. Но не случайно, однако, наши художники – Серебрякова, Малявин, Маковский – старались изобразить эту первородную красоту русской деревни, ставшую историей. А я каждый вечер выбегала встречать их, пока не кончился сенокос. Это было последнее лето в Северском.

Известно чувство ностальгии у покинувших навсегда родину. Чувство, близкое к ностальгии, возникало у меня при воспоминании о Северском. В 60-е годы мне удалось побывать там, хотя, наверное, лучше было бы не делать этого. В перестроенном доме и парке мы не встретили ни души. Густые беспорядочные заросли вокруг дома; а дом неузнаваемо изуродован, толстые оконные переплеты темно-зеленого цвета, внутри хаос и запустение. И, пожалуй, самое главное, бронзированные статуи вождей на дорожках парка с Дзержинским во главе. Эти золотые идолы олицетворяли уничтожение русской культуры, а для меня еще и уничтожение близких мне людей.

* Архитектор Жилярди. (Авт.)