Татьяна Александровна Новикова, моя мама, с тремя малыми детьми, не думает об отъезде и ждет возвращения Бориса Михайловича. А у него в период трагического отступления наших пехотных частей, начались сердечные приступы. Преданный денщик помог ему добраться до дому, а сам отправился дальше уже на гражданскую войну. Борис Михайлович слег в самом тяжелом состоянии. И только знаменитый в те годы Плетнев поднял его.

Что делать дальше – неизвестно. К офицерам царской армии отношение, мало сказать, недоброжелательное, а просто отрицательное. Я не имею в виду белую армию, тех уничтожали сразу. Какое-либо материальное доказательство о причастности к войне приводило к самым непредсказуемым последствиям. Всеми способами, возможными и невозможными, уничтожались связи с прошлым. Исчезло из нашего дома все военное обмундирование. Исчезли бережно складываемые мамой бесценные письма папы с фронта. Через много лет мы узнали, что он сам сжег свои интереснейшие письма. А как быть с орденами? Ведь это награды за доблесть, проявленную при выполнении боевых заданий. Папа никогда не рассказывал о войне, все это осталось где-то за невидимой чертой и к этому не возвращались. Отрезок жизни выпал совсем. Но кресты, их было шесть, покрытые серой и темно-красной эмалью, говорили о чем-то. Из отрывочных, случайно сказанных слов, мы узнали, что папа был призван в пехотный полк ополчения, имел первый чин прапорщика; ему поручалась разведка. Один случай, шуточно рассказанный, дошел до нас с Таней.

Борис Михайлович вышел из расположения полка поздно вечером. Пробирался в темноте по лесу. В какой-то момент, когда по его рассчетам уже близко были немцы, он лег и стал медленно проползать между кустарником. Начинался рассвет; он продолжал чуть слышно продвигаться. И вдруг совсем близко услышал чужую речь. Стали вырисовываться очертания высокого здания. Бесшумно мелькнули силуэты человеческих фигур. Происходило что-то совершенно непонятное. И вдруг его осенило.

Это был польский женский католический монастырь, уже за линией фронта. Вот какая ошибка.

Он встал и подошел к храму. Испугавшиеся было монахини поняли, что это русский офицер и провели его к игуменье. Та прятала его под сводами монастыря, сообщила, что знала, а вечером его вывели, показали нужное направление, и он в конце концов вернулся в полк. За эту "разведку" он не получил орден. Но тем не менее и этот случай реально приближает нас к неожиданностям войны.

Ордена, как память о подвигах разведчика стали семейной реликвией. Но в доме, где в любой момент мог повториться обыск, царские награды нельзя было держать. Отданные на хранение близким людям, они пропали.

А неожиданности наступают со всех сторон. Весь наш многоквартирный доходный дом намечен к выселению. В нем должен разместиться замоскворецкий районный совет. Наша квартира предназначена для районного клуба. Готовый зрительный зал, разделенный занавесом, все так удобно. Часть мебели закрепили за райсоветом, а нас, как и всех, выселяют в трехдневный срок.

Во всем этом круговороте событий проявлялись неожиданно истинные человеческие отношения; сближались люди.

Сергей Андреевич Проскуряков, крупный специалист-кожевенник, в прошлом владелец кожевенных заводов, не был призван на войну. Зная, что рядом, в том же доме, семья офицера, проявлял постоянную заботу о нас. Во время октябрьских боев приносил продукты. В момент выселения из дома, когда жители его рассыпались навсегда, теряя связи, и возникал рубеж, разделивший жизнь всех – до и после революции, когда папа лежал больной, именно Сергей Андреевич нашел нам квартиру, что было тогда совсем не просто.

Так мы оказались на Малой Ордынке в доме № 13 на втором этаже, Проскуряковы на первом. Как я понимаю, он отдал нам лучшее. Петя и Лена Проскуряковы стали первыми друзьями детства. Началась новая жизнь.

А семьи разламывались бесповоротно. Навсегда.