Найденовы Александр Александрович
и Александра Герасимовна

Не вступая ни в какие политические партии, Александр Александрович придерживался монархических взглядов, любил царя и отечество, и, естественно, был против всяких революционных выступлений, не скрывая этого, а скорее подчеркивая. Отсюда его неприятие племянника - писателя Алексея Ремизова, высланного за участие в студенческих демонстранциях. Это неприятие было взаимным. Взгляды Александра Александровича были консервативны и противоречивы. Так, например, он не хотел признать старообрядческого венчания старшей дочери Ксении. Никакие уговоры не действовали, пока наконец Николай Ремизов - брат писателя - не получил разрешения у самого Метрополита совершить второе венчание в православной церкви. Он не разрешал другой дочери Тане поступить на курсы при университете, считая сам факт обучения там связью с революционной средой, и не подозревал, что опасность гораздо ближе; учитель истории Тани был коммунист и внушал ей прогрессивные взгляды.

Александр Александрович делал все это из самых лучших побуждений, любя детей и точно предчувствуя, как много горя и страданий принесет им революция. Криков было много, он убегал, когда его не слушали, но в конце концов все улаживалось. Дети любили отца, он прощал им все, и в трудную минуту они поддерживали друг друга. На похоронах брата Николая Александровича дочери Ксения и Наташа не отходили от отца, убитого горем.

Главным для Найденовых всегда оставалась семья, дом, Северское. Два сына и шесть дочерей, каждая со своим характером, своими желаниями и капризами, требовали внимания и большой гибкости. Чтобы одеть дочерей, Александра Герасимовна два раза в год ездила в Париж за покупками, беря с собой кого-либо из них. По парижским магазинам и музеям, невзирая ни на что, целыми днями ходила в ночных туфлях, чтобы не уставали ноги. Большое внимание уделялось воспитанию и образованию детей; дома всегда гувернантки и гувернеры, учитель танцев из Большого театра, первоклассные учителя музыки и рисования. Старшие дочери получили домашнее образование у лучших учителей. Младшие окончили гимназию так же, как и сыновья.

Дом в Северском, широко открытый гостям, всесторонне благоустроенный, стал местом отдыха и встреч членов большой семьи и друзей их, привлекая и молодых и старых. В письме к мужу Татьяна Александровна пишет из Щурова - имения ее сестры Ксении Александровны Морозовой: "Я мечтаю уехать в Северское через неделю, в среду 12-го; вот жду от мамы письма или телефона. Все-таки насколько же в Северском лучше, чем тут, и сколько бы это имение не существовало, все будет так же. Не у всех такие способности, как у мамы. Только теперь я ценю, как там все чудесно, хозяйственно и просто устроено, никакой роскоши, никаких конюшен, а все-таки всегда все есть, все так удобно и складно. Я понимаю, что трудно. У мамы большой опыт".

Александра Герасимовна - большая мастерица в разных рукоделиях - в вязании и плетении из суровых ниток на пяльцах - была приучена к этому с детства. Одновременно она изобретала всегда что-то новое, оригинальное. Оклеила свои комнаты в Северском вместо обоев страницами модных французских журналов. Из глиняных горшков, очень крупных, разной формы, и битой посуды она делала подлинные произведения искусства. Обмазывала горшки раствором цемента и выкладывала, как мозаику, разноцветные черепки, в том числе и золотые. Она превращала горшки в великолепные скульптуры, а потом щедро раздаривала их.

Любительница старины и красивых вещей, Александра Герасимовна была особенно неравнодушна к старинному русскому фарфору и покупала все, что привлекало ее внимание, а ценитель она была строгий. В особняке на Покровском бульваре стояли остекленные шкафы-витрины с изумительным фарфором Гарднера, Попова, императорских заводов, Архангельского. Чайные сервизы - темно-синие, черные, коричневые с изысканным золотым рисунком по темному фону, сплошь золоченые внутри, занимали несколько шкафов, а также отдельные блюда, обеденные сервизы, золоченые ампирные вазы императорских заводов. Незаметно для самой владелицы они приобретали значение уникальной коллекции. Она сама не поняла еще тогда огромной ценности ее.

Любили мы с мамой проехаться на Покровский бульвар, особенно зимой на саночках по скрипучему снегу, под медвежьим пологом для тепла. Вот так и оказались у подъезда дома. Мама звонит, перед нами распахиваются двери, и мы в вестибюле, где особенно свежайший воздух найденовского дома. У них воздушное отопление, и не курит никто. Нас раздевают, и по лестнице мы поднимаемся прямо наверх, где парадные комнаты, где всюду фарфор и картины. Здесь же комната бабушки. Она очень рада: встречает, целует - и прямо к себе. У нее белые стены с тончайшим ампирным рисунком, зеркало между окнами с золотыми часами перед ним, как во дворцах, люстра - синий фонарик с крупными каплями-подвесками, старинные кресла перед овальным столом карельской березы с двумя жирондолями - все блестит и сверкает. Бабушка открывает шифоньерку, где громоздятся шкатулки одна на другой; она вынимает одну, и все содержимое - хлоп на диван; вырастает гора цветных ниток, клубков и клубочков, ножницы, спицы, крючки для вязанья. А какие расцветки! Она устраивает для меня развлечение, а сама вместе с мамой, утонув в мягких креслах, все говорят, говорят.




Усадьба